Комиссия по составлению хроники Великой Отечественной войны

Стенограмма беседы c                                                                                    Беседу проводит ученный

КОНЮШЕВСКИМ В.Г.                                                                                   сотрудник Комиссии т. ЕЛОВЦАН

                                                                                                                      Записывает т. Рослякова

 

Киев. «Ленкузница» 22 февраля 1944 года.

КОНЮШЕВСКИЙ ВЛАДИМИР ГРИГОРЬЕВИЧ – мастер литейного цеха.

Уроженец Польши Люблинской губернии. Год рождения 1907. В 1914 году вся семья переехала в Киев. Фактически я здесь и вырос и воспитывался. Беспартийный.

Завод начал эвакуироваться 14 июня. Я был в это время в отпуску. Меня из отпуска вызвали. Мастера мобилизовали в армию, меня поставили вместо него.

Рабочих послали на восстановление Нововодницкого моста и я там работал. Когда в наш литейных цех пришел спецзаказ на заградительные противотанковые полки, нас всех формовщиков отозвали со строительства моста сюда на завод.

Началась эвакуация завода. Когда уезжали последние, мне директор предложил остаться начальником цеха. Со мной осталось человек сорок рабочих. Завод почти полностью эвакуировался. Остались работать частично литейный цех, частично механический и авторемонтный цех работал. Мы ремонтировали авто и бронемашины, которые приходили с фронта, производили ремонт танкам. Эту работу не прекращали до самого последнего времени. Работу закончили 13 сентября.

Собирался выехать со своим истребительным батальоном. Мой цех был на вахте. Было у нас две точки. Входили мы в Сталинский райком. В десять часов утра 13 сентября директор вызвал всех руководителей цехов. Объявил, что работу мы должны прекратить, потому что на носу немцы. Должны уничтожить все оборудование, которое осталось.

Получив такое задание, спустились в цех. Я собрал всех людей, объяснил им задачу. Приступили к уничтожению оборудования. То, что успели, конечно, уничтожили. Пробили воздушный провод в конверторах. Вагранки не удалось сбросить, потому что в десять часов утра выключили городской электросвет. Без крана такую колоссальную машину не сбросишь. Правда, бронзы [алюминия – зачеркнуто] две с половиной тонны осталось и остался большой запас бронзы.

После того, как ми уничтожили все это оборудование, последовало распоряжение, что все должны выехать из Киева. Было отведено шесть машин на это дело. Пробыли на заводе до двух часов дня. Две машины нагрузили продовольствием, одну боеприпасами и винтовками, гранатами, две машины были отведены под бойцов, одна машина была нагружен зимним обмундированием: ватные штаны, фуфайки и т.д. На машине, на которой было обмундирование, мы выехали. Доехали до Андреевской церкви. Шофер оставил машину: «Обождите, я сбегаю домой, возьму шинель. Как ушел, больше мы его не видели. Шофер был какой-то военный. Мы его ждали наверное минут двадцать. Я оставляю ребят, беру одного нашего рабочего по фамилии Кравченко я иду на завод, решив, что на заводе кто-нибудь из руководителей остался. Пришел на завод. На заводе ни одной души не застал. Завод был раскрыт. Обошел все здание, никого не нашел. Решил пойти, забрать обратно людей, которые остались сидеть на машине. Только дошел до угла Степановской, гляжу они идут. Вернулись все на завод, припрятали в своем цеху оружие и с тем разошлись по домам.

19 сентября в двенадцать часов дня пришли немцы. Я правда, три дня сидел в квартире, не выходил. Знаете, были всяческие мысли. Вскоре после прихода немцев был издан приказ всем явиться в свои места работы.

Первоначально немцы сделали перепись населения. Для регистрации паспортов населения по районам были отведены специальные пункты. Туда надо было явиться. Прошел регистрацию. После регистрации дня через два был издан приказ: всем оставшимся в городе рабочим явиться по своим заводам. Все эти рабочие собрались. В моем цеху осталось, примерно, человек сорок. По другим цехам приблизительно такое же количество было. Всех рабочих было человек 300-400.

В этот день подошел к заводу наш секретарь ЗПК1, Литвин, пришел главный инженер Таиров, подошел Милющенко, который сейчас является начальником отдела кадров.

Первый день не допустили до работы. Так ходили с неделю. Придем на завод, постоим с тем и уйдем по домам: Таиров взял на себя миссию хлопотать перед немецким командованием, чтобы допустили рабочих до работы.

На второй день Милющенко не явился, не явился Литвин. Литвин в тот же вечер ушел на село. Он у нас был секретарем партийной организации и вместе с нами работал до последнего дня. Остался с нами только Вабул. До войны он был заместителем директора. Когда завод эвакуировался, его оставили директором.

Потом получилась такая история, не знаю, как оно так получилось. Словом на завод «Большевик» тоже требовали рабочих. Вабул вывесил объявление, что «желающие перейти на завод «Большевик» могут записаться у меня». Многие изъявили желание перейти на работу на завод «Большевик», главным образом, потому что там уже начали работать, а у нас еще не допускали до работы. Вабул с этой группой рабочих ушел на завод «Большевик». На нашем заводе остался директором Таиров. Вабул проработал с месяц, его гестапо арестовало и так он исчез.

Итак, с неделю ходил. В один прекрасный день пришли, Таиров объявляет, что разрешили нам приступить к уборке завода, но не всем, а только части рабочих. Руководителям цехов он дал указание, что на первое время берите по 10-11 человек в цех.

Немцам была дана строгая установка что за каждого в отдельности рабочего отвечает тот, кто его принимает на работу.

Я старался в первую очередь принять тех рабочих, которые были в истребительном батальоне.

Приступили к уборке цехов. Через пару дней опять [...] прием. Тогда отдел кадров отсутствовал. Просто начальник цеха или мастер цеха принимал того или иного товарища. Очень строгая установка была: коммунистов и комсомольцев не брать на работу. Вопреки этого приказа я принял одного коммуниста Кузнецова, за которого мне была хорошая нахлобучка и принял еще одного, бывшего кандидата партии Маскалюка. За Кузнецова получил нахлобучку от Таирова. Я Кузнецова знал, мы были с ним в хороших отношениях, знал, что без меня ничего не сделает.

После того, как получил нахлобучку за Кузнецова, подошел ко мне Маскалюк. Я ему говорю, что за Кузнецова мне попало. Иди к Таирову, а я со своей стороны поговорю с ним. Без ведома Таирова я уже не мог принимать. Маскалюк пошел к Таирову часов в десять утра. Вечером я пошел к нему поговорить относительно Маскалюка. Он меня спрашивает: «Ты его знаешь?»

- Знаю.

- Он кандидат партии?

- Он был кандидатом партии, но во время Финской кампании он в чем-то провинился и его выбросили.

- Парень надежный?

- Надежный.

- Смотри, на твою ответственность.

При приеме на завод существовала такая система: рабочий заполняет две анкеты. Анкету эту должны подписать двое рабочих. Я подписал анкету Кузнецову, Маскалюку, словом полцеху подписал анкеты.

Стали работать. Месяца два, если не больше мы занимались уборкой. Электроэнергии не было. Без электроэнергии завод мертвый. Поработали недели две по уборке цеха. Песок вывозили вагонетками.

К нам немцы прислали нашего военнопленного инженера Иванченко из Ростова. На нем была только вольная кепа, полное обмундирование наше военное. Пришел в цех, ходит, рассматривает. Я стоял возле огня. Осень была, холодно. Спросил его, кто он такой? Говорит: такой-то и такой-то, инженер-металлург, прислали на завод работать.

- В качестве кого?

- Пока не знаю, наверное начальником цеха.

За наш завод шла борьба. Его хотели отобрать железнодорожники, а «Усма» хотела отобрать тот завод себе. «Усма» отвоевала этот завод, но литейный цех до мая месяца 1942 года принадлежал железной дороге. Фактическим начальником литейного цеха был немец по фамилии Фрелих.

Когда мы начали работать, приступили к своим обязанностям, начальником цеха у нас был Ивченко. Спервоначала трудно было работать, что он и кто он. К рабочим первое время неплохо относился. Когда недели три поработали, несмотря на то, что все были свои люди, посыпались доносы, в частности на меня был донос. Кто-то все сошло гладко, потому что все эти доносы попадали Таирову. Он вызывает меня и спрашивает: «Кто у меня занимается доносами?» Мне показывает: «Вот смотри, что написано». Было написано, что я был начальником истребительного батальона, что я прятал бронзу от немцев, что я опять собрал свою банду.

Кто знает, кто ведает, но только одно заявление попало этому самому Фрелиху. Это было в пятницу, потому что в субботу мы собрались лить бронзу.

Перед тем днем, когда мне делали допрос, рабочие расчищая пролеты, напоролись на эту бронзу. Тогда Иванченко дал команду выкопать. Вкопали и сложили ее в ящик. На второй день в десять часов утра меня вызывает к себе Фрелих в кабинет. Захожу. Он по-русски не умеет говорить, говорит через переводчика. Задает мне вопрос: почему не сообщили, что вы закопали бронзу? Я сразу не понял, в чем дело. «Потому вам не сообщил, что не знал, что вам надо сообщить. Про эту бронзу знает наша русская дирекция, знает директор. «Да, но почему вы мне не сообщили?» Я ему опять говорю, потому не сообщил, что не знал, что вам надо сообщить. Он так пристально на меня смотрит.

- Вы были начальником истребительного батальона?

- Да был, но не начальником истребительного батальона, а старшим от цеха.

- Вы не скрывайте. Наша контрразведка не хуже вашей разведки работает.

Потом опять насчет бронзы, почему не сообщили. И затем задает вопрос:

- Для чего вы бронзу выкопали?

- Выкопали потому, что завтра должна быть бронзовая отливка. Нам понадобиться бронза, мы ее выкопали.

- Где еще бронза закопана?

(Я закопал бронзу в двух пролетах).

- Если вас интересует, я покажу.

Приходим на это место. Точно. Говорю: здесь. Выкопать ее? Он так на меня смотрит. Что-то погерготал с переводчиком, собрались и ушли.

С этого времени я стал остерегаться рабочих.

Началась наша работа по литейному делу. Стали в первую очередь делать колосниковые самобалки, тормозные колодки. Первое время давали нормы. Скоро поступили печи квадратные высокие. Это тонкотелая работа.

Иванченко стал проявлять себя. Был он человеком грубым. Часто говорили рабочим: «такой, сякой специалист, сталинские соколы». Рабочие его боялись. Норму довел до того, что рабочие стали ставить по 25-30 форм. Но из этих форм годных было мало. Рабочие ставили только близоручку. Он видит, что стоит опока, но как она заформирована он не понимает. Я вижу, что фактически стоит только форма, но фактически она сдавлена. Он тщательно эти формы записывал: рабочим поставлено столько-то форм. На другой день заявляет: посмотрите – брак. Составляется акт, когда я эти акты подписывал, всегда отмечал, что не было песку, то плохой кокс, то мороз. Если плавить металл, кокс нужен крупный. На мелком косе всегда буде холодный металл.

В последнее время у нас было очень много рабочих. Большинство молодежь, дивчата, потому что в это время началась вербовка в Германию и молодежь пряталась по заводам. У нас много работало и таких: по специальности бухгалтер, а работает простым рабочим. Надо прямо сказать, что небрежно относились к работе, невнимательно.

В основном работа проходила только до обеда. Как только пообедали рабочие, все смывались. Какую охрану не ставили, как не искали, где рабочие уходит, ничего не нашли. Я, конечно, знал. Я доносить не пойду. Это не в моих интересах. Иванченков был доволен тем, что рабочие ставят много опок «Нехай идут». Это бы так гладко не сошло, если бы кто-нибудь из высшего командования приехал на завод после обеда. На наше счастье они приезжали утром между 9 и 11 часами.

Около завода протекает река Лебедь2, даже пожилые женщины пробирались через эту речку. Подберут юбки и через брод. Через забор перелазали в конце завода.

Все алюминиевые детали, которые были на заводе, рабочие таскали на базар. Когда пришлось плавить алюминий, нет алюминия. Уголь таскали, меляс таскали. Я выписываю на форму 15-20 килограмм. Рабочие немножко отольет в кружечку для формы, а дальше выносили на рынок. В литейном деле меляс применяется очень широко. Обязательно смазывается форма этим мелясом, в литье добавляется меляс. Привезли этот меляс с сахарного завода. Давали на паек этот меляс.

Первое время управляющим заводом был Таиров, потом немец Шмидт. Это был единственный немец на заводе.

Доходило дело до того, что я просто боялся – буквально цех пустой. В цеху работали около 200 человек. Из них оставалось 80. Все время так работали.

Перед тем как немцам уходить, я заболел. Всех рабочих согнали в так наз[ываемый] «Рабочий дом». Видимо хотели взорвать этот дом вместе с рабочими. Счастье, что один рабочий заметил, что немцы протягивают шнур, он вскочил в дом, поднял шум. Только благодаря этому рабочие спаслись.

Наш район Шулявка эвакуировался 24 октября. Но мы сидели до последнего дня, пока жандармы нас не выгнали. Я с семьей выехал в с. ГорбовичПП3 в 20 километрах от Киева. 6 ноября был взят Киев. 8-го числа я оставил жену и детей, а сам пошел в город. Явился на завод и сразу стал зарабатывать.

На заводе при немцах было два или три случая избиения рабочих. Били одного рабочего старика за то, что он взял четвертушку бензина. Это даже был не бензин и не керосин, а просто обмывки. Поймали его охранники. Этому старику лет 50 или 60 из механического цеха. Рентель приказал дать ему 20 палок. Били его в присутствии всех рабочих. Устроили в механическом цехе собрание. Созвали всех рабочих. Всех они не собрали, потому что не все пошли смотреть на это дело. Бил его комендант завода Музыра, в прошлом член партии. Из немцев никого не было. Он крепко его не бил, но факт, что бил. Ему кажется дали только 10 ударов. Второй раз били 4-х хлопцев из механического цеха за баловство, за хулиганство в цеху. Им тоже присудили 10 или 15 палок. Я тоже не видел этого но рассказывал рабочий из нашего цеха, что били охранники. Взяли палки очень хрупкие. Ударит – она ломается. Охранники несколько раз ударили и эти палки поломались. При этой процедуре присутствовал Музыра. Он у одного выхватил палку и давай сам бить. Когда палка поломалась он давай рукой.

У нас на заводе была устроена холодная. Провинившихся рабочих сажали в эту холодную на сутки. Посидит сутки на третью смену приводят в цех работать. Приводит охранник и сдает – такой-то сегодня у вас будет работать как провинившийся.

Одного рабочего нашего расстреляли за то, что якобы он спер кусок резины. Взяли в гестапо и расстреляли.

Был еще случай, как Музыра бил одного хлопца физиономии.

Первое время установлено было, чтобы кто-нибудь из начальников дежурил на заводе ночью. Было пожарное депо. В этом депо просилишь, вернее проспишь всю ночь, по тому что помимо наших охранников, ходили по заводу немцы. Однажды я пришел на это дежурство. Один охранник мне говорит, что приходили и арестовали Музыру. На второй день смотрю, Музыра является.

При «Усме» был организован 15-й цех. Цех этот находился в Лукьяновской тюрьме. Какой это был цех, я вам не скажу. Если кто-нибудь из рабочих провинился Рентель или его заместитель судили и отправляли в этот 15-й цех.

На нашем заводе была благодать работать, потому что все свои, русские.

В управлении «Усма» работали почти все работники, которые раньше работали. Они крутили так, как хотели.

Листовок у нас было очень много: то жена поднимает где-нибудь, то соседи приносят. Отдельным товарищам давал читать эти листовки.

30/V-44 р.